Это я, Тимофей, тот кто секретно рассказывает о нашей жизни. Мне 15 лет и я родился здесь. Вы помните, сто мои старики свалились в Америку из России, а теперь то радуются, то охают. Я уже рассказывал, что случилось с Бобби, потом с белым «Мерседесом».

А сегодня расскажу про отраву. Эту историю вынужден снова передать с Моргулисом. Он не лучше других, но хоть в душу не лезет и Старика немного уважает. Хотя откровенно говоря и он у меня на подозрении.

Случилось в субботу вот что. Мой Старик зачитался книгой своего приятеля, ходил с ней по дому, схватил на кухонном столе бутылку, как он думал с садовой водой, хватанул ее, а это оказался очиститель для паркетов и грязной мебели, на денатуре, политуре, еще какой-то гадости, и с едким запахом хвои. Одним словом отрава страшная. Можете представить, что было. Старик с воздетыми руками метался по кухне, еще чуть-чуть и он стал бы со всеми прощаться. В панике он наступил на лежащую овчарку Герду, кот Кукис тревожно мяукая с трудом избежал такой же участи. Тут, как всегда во время, появилась моя бедная любимая мама. А у мамы как всегда такая особая нервная привычка. Если кому-то плохо, она начинает заразительно хохотать. Старик, когда касается других, переживает это довольно легко, но когда касается его, страшно не переносит.

Он рассказывал, сто однажды в молодости его друг по спортивному заскочил в автобусе и сильно ударился головой о металлический поручень за который держатся руками пассажиры. Так вот, после такого удара он упал обливаясь, как говорят, своею кровью, а мамка начала особо заразительно смеяться. С тех пор и на всю жизнь, друг и его возмущенная жена перестали общаться с мамой, а заодно и с невиноватым Стариком. И теперь, мама из всех сил сдерживая рулады возникающего смеха, бегала за Стариком и читала на ходу предписания написанные на этой проклятой зеленой бутылке. А там было написано, сто если из-за невнимательности кто-то долбанет из бутылки, то надо срочно выпивать огромное количество молока и воды. В Старика стали заливать молоко, воду, а по телефонному указанию его дяди еще добавили пару сырых яиц. Старик шипел: «Какой болван поставил отраву на кухонный стол!».

Я знал, кто этот болван, но скромно скрывал это под маской сострадания. Откровенно говоря, купил ее я, приняв за мексиканскую соду Джароитос, такую же зеленую, как эта гадость. Ну да, не прочитал, поспешил, купил, занес в дом, поставил на стол кухне, не успел налить себя, как старик опередил. Ну ладно, значит судьба и не к чему не нужные подробности из прошлого. Пришел дядя старика, лицо торжественное и скорбное как на похоронах, отогнул подкладку кармана: «Коньяк. Дезинфицируй себя!». Старик перестал стонать, сделал пять крупных глотков и отрыгнул запахом хвойной отравы.

Позвонили из калифорнийского русского радио, спросили вздрагивая гот волнения, правда ли, что старика отравила приезжая мафиозная группа за опубликованное эссе о рэкете. Старик замахал руками, ему дали трубку и он стал шутить заведомо слабым голосом, выдавая идиомы типа: «еще не вечер, слухи о моей смерти не подтверждаю, просто так мы не сдаемся, кто отравил, сейчас трудно сказать, но ситуация довольно странная…» Потом позвонили из церкви. Стали прямо по телефону молиться об исцелении Старика. Из трубки были слышны крики и горячие возгласы. Старик возлежал с видом принесенного в жертву агнца. Дядя допив коньяк вызвал Старику амбуланс, ну, «Скорую помощь». С ужасным воплями машина подъехала к дому, за ней, как и положено в Штатах, полицейская и пожарная. Мама смеялась в полуобморочном состоянии. На кухне уже находился представитель местной газеты. Старик приподнялся и торжественно объявил, что умирать он будет дому. Его в таком приподнятом виде и сфотографировали. Врач уговаривала его, поехали, мол, сделают только промывание желудка, старик мотал головой, одновременно рассказывая корреспонденту о своих творческих планах. Дядя перебивал его рассказами о том, что в контексте террористических актов по всему миру, отравление Старика выглядит логичным. На вопрос о своей профессии, дядя ответил довольно туманно: интеллигент физического труда. Стали подъезжать родственники, некоторые увидев полицейских заходить не решались. Старик подписал «Скорой помощи» бумагу, что если он умрет, то будет виноват в этом сам. Официальные гости в лице врачей, полицейских и пожарников уехали. Мама хохотала в подвале, за закрытой дверью. Я уже не понимал: по настоящему она или на нервной почве.

Осталось кучка думающих о своих делах родственников. Старик порозовел, но продолжал отрыгивать хвоей. Один из родственников, любящий носить шапки ушанки в любую погоду, предложил спеть. Старик покосился на меня, зная что я это не приветствую, но пересечь желание не решился. Дальний родственник, прослуживший двадцать пять лет на Севере, завел мотив «Снова веет ночная прохлада» свой текст: «Если встретиться нам не придется, если зверски сурова судьба, пусть на память тебе остается, если зверски сурова судьба, пусть на память тебе остается неподвижная личность моя…». Пел он с фальшивым надрывом.

Старик смотрел в потолок без тени грусти. Он знал цену всему, и любви и людям и своим родственникам. Очередной эпизод в его жизни закончился и старик встал. Все рассочились на улицу. Уходя последним, дядя бросил горько: «сколько же в людях лицемерия!» Мама, уже не смеясь, вышла из подвала, подошла к Старику. Погладила его по щеке и сказала тихо:

- Ты будешь жить долго…

- С чего ты взяла, - обиделся он.

Мама продолжала гладить его по щеке: «Все что было, это понарошку… А на самом деле, ты будешь жить долго…»

- Ну это мы еще посмотрим – счастливо сказал старик и тоже стал гладить маму по ее родной щеке. Потом мама вошла наверх, а я небрежно спросил старика: «Ну, как, все нормально?»

- Да так, все ничего, сынок… Но понимаешь, я люблю всю жизнь запах хвои на Новый Год и Рождество, а теперь он будет вызывать у меня противные ассоциации из-за этой проглоченной мной хвойной отравы. А ведь в прошлом, для меня это был запах России..

Ему по-настоящему было грустно. Я коснулся его руки, а он моих волос. А потом он не удержался и добавил: «Не нужно быть Джеймсом Бондом, чтобы понять, кто притащил сюда этот бутыль денатурата…»

Сверху раздался мамин прекрасный смех, наверное она вспомнила, как старик выплевывая отраву носился по кухне.